Возможно, обнаружат и новые данные касательно наследственности, которые покажут, что побуждения родителей, присваивающих собственное потомство и отождествляющих себя с ним, лишены биологических корней. Я в этом убеждена. Достаточно посмотреть на отношения, возникающие при усыновлении. Биологические обоснования, на которые обычно ссылаются, – это просто рационализация, направленная на то, чтобы позволить нам без угрызений совести следовать нашему неистребимому желанию устанавливать свою власть над другим человеком.
Специалисты в области экспериментальной психологии интересуются этологией – наукой о животных. Но можно ли проводить параллель между поведением животных и людей?
По всей видимости, индивидуальное поведение животных не меняется из-за того, что люди наблюдают за их развитием и взаимоотношениями. Зато если люди наблюдают за людьми, в их отношениях нечто меняется, так как наблюдение вносит в символическую жизнь наблюдаемого беспокойство. Но вместо того чтобы предаваться спекулятивным рассуждениям об ориентации грядущих исследований, вернемся лучше к экспериментальной психологии. Она могла бы в недалеком будущем предоставить в наше распоряжение средства лучше изучить потенциал каждого ребенка. Заодно с методом поиска ей следовало бы включить в свою программу изучение буфера восприятия у детей, существующего для разных органов чувств. Это не принесло бы вреда и в какой-то степени помогло бы родителям понять, что такой-то их ребенок больше одарен, скажем, способностью к зрительному и слуховому восприятию, чем к обонятельному или осязательному, что ему скорее присуща уравновешенность, чем подвижность, и т. д. То же самое и с уважением к индивидуальному ритму ребенка: потребности обладают естественным ритмом, и с этим ритмом надо считаться.
В Мезон Верт в ходе простого наблюдения над ребенком я сумела таким образом распознать музыканта. Юным музыкантом оказался трехлетний мальчик, у которого уже отмечалась задержка в развитии. Родители мальчика, которым я, пытаясь помочь ребенку, рекомендовала быть повнимательней к поведению сына, вспомнили в процессе наших бесед, что совсем маленьким, едва умея ходить, он в одном доме привязался к пожилому господину, которого совсем не знал. Этот господин был музыкант. Никто не понял тогда, почему ребенка так привлек этот человек, не обращавший на детей никакого внимания. Родители считали своего малыша отсталым до того дня, когда, наблюдая за ним, я обнаружила, что у него удивительно развито слуховое восприятие. Я сказала им: «Может быть, он и отсталый, я об этом ничего не знаю, но у него изощренный слух и удивительная способность внимательно слушать. И мотивацией для него является именно это». В игровой комнате Мезон Верт он монополизировал проигрыватель и бесконечно рылся в пластинках, ставил то одну, то другую – и сразу снимал. Для его матери это был признак нестабильности. Но на самом деле это было не так: внимательному наблюдателю было видно, что как только он обнаруживал пластинку с той музыкой, которую искал, он тут же становился стабильным и, более того, сосредоточенным: он прослушивал пластинку целиком и ставил ее опять, когда она кончалась, чтобы послушать еще раз.
Люди склонны воспринимать физические особенности как основу для выводов относительно внутренней жизни и направленности желания данного человека.
Вот что значит наблюдать ребенка на полной свободе, безусловно уважая его непосредственность и естественность. Вместо того чтобы тестировать группы детей по множеству параметров, имело бы смысл изучать один за другим сенсорные параметры у каждого из них; это бы не слишком им помешало.
С самого начала родители ищут в своем ребенке отличительные признаки. Матерей очень заботит вопрос, на кого похож ребенок. Если у него сросшиеся пальцы на ноге, как у деда, – он будет, как этот дед, великим мореходом. Люди склонны воспринимать физические особенности как основу для выводов относительно внутренней жизни и направленности желания данного человека, хотя эти последние не очень-то доступны зрению. Когда родители сравнивают ребенка с тем или другим предком, их язык не столь безобиден. Но мы можем только констатировать это. Воспринимаемые ребенком звуки, сопровождаемые коммуникативным смыслом, оказывают на него сильнейшее влияние. Невозможно, конечно, сделать родителей совершенно нейтральными, но можно помочь им не судить превратно о ребенке, коль скоро они не разделяют его способов восприятия и интересов.
Один философ решил для опыта содержать детей в полной изоляции, так чтобы люди, которые ухаживали за этими детьми, не говорили с ними: он хотел выяснить, заговорят ли они на своем собственном языке. Опыт потерпел полную неудачу, потому что, когда детям пришло время разговаривать, они заговорили, как все дети в тех краях. Одно из двух: или тем людям, которые якобы не говорили с детьми, не удавалось держать язык за зубами, или внутренний язык – молчание, позы – был достаточно экспрессивен и зарази-телен.
Если бы родителям показывали, чем обладают их дети, они не были бы такими собственниками; у них было бы меньше искушений судить о ребенке исходя из того, что представляют собой они сами и чего они ждут от своего отпрыска. В гораздо большей степени они были бы склонны допустить, чтобы ребенок вел себя сообразно своим целям, и предоставляли бы ему возможность встречаться с такими же людьми, как он.
Один из моих сыновей – тот, что стал потом кораблестроителем, в детстве без памяти увлекался разными двигателями. В тот день, когда люди запустили первую ракету в стратосферу, он впал в полное отчаяние. «Больше незачем жить, все двигатели уже изобретены. Так зачем ходить в школу?» Все, что он мог узнать о двигателях, стало вчерашним днем. «Теперь уже нечего изобретать… А если в науке больше нечего открывать, зачем жить?» Он в самом деле решил, что наука остановилась, что с исследованиями покончено. А больше его ничего не интересовало. Меня это не на шутку обеспокоило, потому что пришлось утешать его целых два дня: «Ну послушай, осталось еще много такого, что можно изобрести… и в конце концов эта ракета летает не так уж высоко…»