Мари Жозе Шомбар де Лов, сотрудник Центра социальной этнологии и психосоциологии в C.N.R.S. (Национальном центре научных исследований), определяет этот фильм, исходя из типологии его мизансцен, так: общество, которое само себя разрушает. Ребенок-мутант, зачинатель новой расы, выражает жестокость, ненависть взрослых, желание отомстить.
«Этот фильм конкретизирует нечистую совесть взрослых по отношению к детям и их страх перед подрастающими поколениями, которые выступают против установленных ими порядков и с которыми им становится все трудней и трудней находить общий язык. Перед лицом кризиса, охватившего современное общество, возврат к детству – это защитный рефлекс или проекция тревоги, или даже призыв к другому способу существования. Создатели фильма сами жили с этими чувствами и передали их публике. Они показали детей с присущей им, детям, точкой зрения, с их манерой чувствовать. Все в целом выражается еще и точным, идущим от ребенка языком, общим для всех людей данного общества и глубоко укорененным в психике каждого: изображение ребенка – объект и сфера совместного приложения психологического и социального начал».
Ответственные за семью и социальную профилактику обращаются со своими подопечными, как бывшие колонизаторы с теми, кто прежде находился под их властью. Желая искупить былые ошибки и наверстать время, потерянное в «глупом» XIX и бесчеловечном XX веке, они заявляют: «Ребенком чересчур пренебрегали, но зато теперь мы будем его больше опекать, заботиться о нем и т. д.».
К чему это приводит? К чрезмерной опеке. Бдительно следят за тем, чтобы ребенок не вступил в реальный мир, мотивируя это заботой, стремлением продлить ему детство… Ребенка изолируют от остального мира, удерживая его в вымышленном магическом пространстве. И это оборачивается против него.
Хотим ли мы что-либо переменить или просто пытаемся успокоить свою совесть? В конечном счете, вместо признания своих теоретических прав ребенок нуждается в том, чтобы общество на самом деле приняло его в качестве равноправного члена – но что для этого делается?
В настоящее время в рамках международных организаций помощь детям сводится к заявлениям: «В общем, нужно, чтобы дети Нигерии, дети Сахеля, дети Камбоджи, дети Колумбии жили, как мы с вами». Забывается, что в традиционных обществах этих стран не все было пагубно для ребенка: ритуализация жизненных событий, отношения со взрослыми, инициация придавали каждому ценность взрослого.
Можно опасаться, что в поле зрения окажутся только недоедание, нищета детей, ужасы войны, а в качестве лекарства будет предложена искаженная модель западного общества. Традиционные типы общества слишком легко осуждать. Но среди населения этих стран имеются и в высшей степени интересные опыты общинной жизни, будь то народы Индии или Африки. И если под видом опеки полностью лишить их корней, это не принесет счастья детям. Можно подумать, что маленьким камбоджийцам нужен тот же образ жизни, что и нам. Полезнее было бы проанализировать наши собственные поражения в нашем обществе, чем навязывать всему свету чудодейственные решения. С помощью этой новой иллюзии, которая сейчас создается – чистая совесть во всемирном масштабе, индустриальные общества, в прошлом колониалисты, стремящиеся покончить с этим прошлым, постоянно испытывают потребность проявлять, так сказать, отеческую заботу о населении третьего и четвертого мира в борьбе с войнами, голодом и т. д. В те места, куда прежде посылали миссионеров, теперь отправляют врачей-без-границ. В экстренных случаях – да, это необходимо, каждое существо имеет право на помощь при катаклизмах и катастрофах. Но навязывать санитарные, семейные, социальные нормы – нет. Даже в плане питания. Профессор Тремольер, чей гуманизм не вызывает сомнений, осудил несколько упрощенный подход, которым руководствовались во время войны в Биафре… когда детей народности ибо самолетами отправляли в соседние страны… Посылать тонны продовольствия – это тоже не решение вопроса. Необходимо знать, каково традиционное питание в данной стране; нельзя навязывать африканской матери какое попало питание для ее ребенка. Нужно еще ничем не оскорбить ее образ мыслей, ее верования, не помешать ее взаимопониманию с ребенком, и нельзя во имя физического спасения разлучать детей с семьей, с родным языком, с привычным климатом.
Свобода, равенство, братство: французская революция. 1789.
В выигрыше оказались мужчины. Женщинам не досталось ничего. Ни избирательного права, ни ответственных должностей, ни равной оплаты труда, ни высшего образования и т. д.
Отсюда и пошла борьба женщин за равные с мужчинами права.
В то время девочки и мальчики воспитывались раздельно – существовала дискриминация. Мужчины воспитывали мальчиков, женщины – девочек, которые в течение следующих ста лет завоевывали право учиться.
Затем мужчины дезертировали из преподавания, должности учителей оказались в большинстве заняты женщинами. Теперь женщины учили мальчиков – детей разного пола свели вместе. Логика событий привела к смешанному обучению.
Сегодня выдвигают на первый план права детей точно так же, как раньше меньшинство боролось за права женщин.
Лозунги в конце концов приводят к переменам в социальном поведении без вмешательства «сверху».
В отношении детей я выскажусь в пользу лозунга: «Равные шансы».
Но что означают права на то или другое?
Не будем давать оценку переменам в сфере воспитания какого-либо общества в какую-либо эпоху. Ограничимся констатацией фактов.