На стороне ребенка - Страница 167

167

Беседа эта была поистине волшебством, сказали бы те, кто не знаком с психоанализом; она была удивительной – сказали бы другие, потому что малышка снова стала хорошо относиться к своей матери, чего давно уже не было – мать представляла для нее потенциальную опасность в связи с отношением к той жизни, которую девочка в ней учуяла, – ведь словесного объяснения временного нежелания иметь другого ребенка не было: родители не сказали, что еще одного ребенка они хотели бы, но попозднее, а сейчас не тот момент, это не своевременно по причине их бюджета, из-за этого, из-за того… Не предупредили Лоранс, что в прерывании беременности как таковой виновата не она, что возможность родить никуда не девается у женщины, но зависит от других. А это прерывание беременности у матери может тормозить развитие другого ребенка в семье.

Не будь девочки, мы бы и не узнали, что за событие – аборт у матери – могло так на нее повлиять. Ребенок сам указал нам на него. Конечно, все это могло вовсе ничего не значить… Пустая случайность… Но я не верю в случайности. Девочка устроила своего медвежонка, то есть ребенка до того, как он становится девочкой, у папы на руках… А затем сыграла в игру «описалась-обкакалась», облеченную в форму падения разломанной куклы. Она хотела что-то сказать… Она не устроила этого ребенка-куклу на руках у матери – никак нет – как сделала это с мишкой, пристроив его к папе. Она слушала, что мы говорили, и по-своему показала нам, что произошло тогда без ее ведома.

Удивительно… Если присматриваться к детскому выражению лица во время разговора с родителями, увидишь, что оно полностью соответствует тем значениям-смыслам, которые ребенок улавливает в этом разговоре.

В тот самый момент, когда мать Лоранс достаточно эмоционально отреагировала на вопрос по поводу выкидыша, картину которого, на наш взгляд, и продемонстрировали действия девочки, – Лоранс, услышавшая подтверждение собственным домыслам, Лоранс, так называемая «немая», потянула отца за рукав: «Пойдем, папа, эта тетя такая надоедливая, давай уйдем!» Напоминаю – девочке было двадцать два месяца и она «не говорила».

Та привязанность, которую мы можем наблюдать между матерью и детенышем в животном мире, показывает, что отношения эти не исчерпываются ритуалом кормления. У животных с матерью существует эмоциональная связь, приятие или неприятие, в конце концов, связь посредством кормления, и они могут не кормить или отказываться от еды и так далее, если эта эмоциональная связь прервана. У людей так же?

Да. Даже животное является существом коммуникативным. Утки, которые вылупились из яйца, принимают первое человеческое существо, которое начинает о них заботиться, за собственную мать. Конрад Лоренц писал об этом. И если этот человек не сядет перед утятами на корточки и не поведет их гусиным шагом к луже, они не двинутся с места. Нужно, чтобы он подал утятам пример; именно он на тот момент является их приемной матерью, и нужно, чтобы он повел их к луже, и тогда, уже дойдя до нее, благодаря памяти предков, заложенной в их организме, утята сами поймут, что делать, и поплывут. Но воспитанные на земле утки не полезут в воду до тех пор, пока кто-нибудь их туда не отведет. Человек в этом случае исполняет роль матери, так как жизненные сенсорные центры этих утят приняли его за мать.

Мама-кукушка откладывает яйца только в гнезда вида, от которого она происходит…

Существует нечто вроде памяти предков. Впрочем, это можно заметить и у детей, которые приходят к нам на сеансы… Даже у взрослых иногда. У тех, кого называют «психотиками», при работе с ними психоаналитика, во-первых, выявляется в сфере бессознательного то, что произошло в жизни матери, а потом уже – в их собственной. Психотик и есть выражение той эмбриональной жизни, в которой эмбрион получил в наследство от матери символическую жизнь, которую прожила мать, так и не найдя возможным проговорить ее. Все, что не проговаривается, не находит выражения в словах, записывается и выражается в языке тела, мешая реализовать наследственные задатки и отражаясь на общем тонусе индивида. И ребенок как член этой семьи, будучи субъектом своей собственной истории, принимает на себя долг, который на самом деле принадлежит его отцу или матери. Таким образом, можно сказать, что некоторые дети несут в себе своих родителей, они являются их первыми психотерапевтами. Родители же, подавив своих детей, передают им частично переживание собственной истории, и происходит это с ребенком в том же возрасте, когда родители получили травму, преодолеть которую им никто не помог.

При работе с психотиками в возрасте до пяти и даже десяти лет обратимости все же больше, чем в случаях подростковых психозов. Именно поэтому психоанализ здесь должен проводиться раньше, чтобы долг, который родители сумели «перевести» на что-то другое, но который так и остался в них «торчать», не превратился бы в груз для ребенка, которому выразить его необходимо. То, что должно быть выражено, необходимо выразить… И если этого не сделает ни один из родителей, то это сделает их ребенок, если не он, то их внук. Но этот долг так или иначе все равно даст себя знать в этой семье, потому что он является символическим испытанием, страданием, которое должно воплотиться в крике, должно быть услышано и разделено тем, кто услышит, вытрет слезы и, если будет позволено употребить такое выражение, реабилитирует аффективную значимость этого индивидуума, для того чтобы он полностью осознал себя человеком. «Это ни хорошо, ни плохо, так неудобно жить, но это твое испытание, и ты помогаешь таким образом маме и всей своей семье и себе самому, и твоей семье, которая была когда-то, и той, что еще только будет… И помогаешь им, выражая то страдание, которое в тебе находит свое выражение, оно жаждет быть переданным, отмщенным, но и нашедшим в этом прощение».

167