На стороне ребенка - Страница 147

К оглавлению

147

Единственно, что я бы посоветовала политическим деятелям: законодателю более всего следовало бы заниматься своими гражданами в возрасте от 0 до 6 лет.

2 глава
Прием при рождении

Разговоры in utero

В Сент-Марси-де-ла-Мер Франсуаза Дольто встретила у своей подруги Сары Астрюк из Манитас де Плата цыган, которым Сара открыла двери своего дома, снискав тем самым к себе их большое расположение. Привычно вошедший в цыганский быт обычай, о котором рассказали цыгане подругам, проливает первый слабый свет на возможность общения с ребенком in utero (в материнской утробе).


Гости моей подруги рассказали, что когда хотят, чтобы у них, цыган, родился ребенок, который станет музыкантом, то за шесть недель до рождения ребенка и в первые шесть недель после его появления на свет лучший музыкант каждый день приходит к беременной, а затем – к родившей и кормящей матери и играет. Как утверждают цыгане, такой ребенок, повзрослев, будет отдавать предпочтение тому инструменту, на котором играли до и сразу после его рождения, и в игре на этом инструменте в дальнейшем достигнет хороших результатов.

Наблюдения показывают, что склонность к игре на определенном инструменте в родившемся ребенке так же глубока, как уходящие в землю корни дерева. Подобная «передача» новорожденному полностью соответствует тому, что нам известно из психоанализа; это не «напитывание», а нечто совершенно иное – это символизация, язык жизни, который «зазвучал» в организме ребенка, и выражением этого звучания стало призвание ребенка.

В клинике «ненасильственного» родовспоможения в Питивье используют тест-обучение на развитие своеобразной системы коммуникации с ребенком в пренатальный период. Отца и мать учат «назначать свидания» плоду в определенное время. По животу, как по перегородке в тюрьме… постукивают пальцами. Так устанавливается связь. Ребенок не только перемещается к этому месту, он просыпается и «отвечает». Тогда просят отца начать беседу, потому что плод, находящийся в утробе, должен слышать отцовский голос.

Плоду слышнее низкие звуки, нежели высокие, и он лучше слышит отца, нежели мать. Мы с мужем провели опыт с нашими собственными детьми: мой муж говорил с нашим ребенком in utero, особенно с 7,5-месячным, и действительно, тот быстро успокаивался… Я могла говорить ему сколько угодно: «Послушай, успокойся, я сейчас хочу спать…» Но только отец добивался желаемого: стоило ему заговорить, положить руку на мой живот, как плод тут же успокаивался и засыпал раньше меня, матери. Это факт: со своим плодом можно говорить. Недавно молодая мать, тоже психоаналитик, сказала мне, что плод слишком беспокоен (очень вертится), а к врачебной помощи она прибегать не хочет, поскольку желает познать всю полноту материнства. Я посоветовала ей начать разговаривать с будущим ребенком: «При этом вам не обязательно разговаривать вслух, – сказала я, – говорите про себя, но обращайтесь именно к нему, «персонально». Некоторое время спустя она мне сообщила: «Это поразительно – он отвечает!» Я сама, когда была молодой матерью, проделала подобный опыт. Было это во время войны. Я ждала своего старшего, Жана (который стал Карлосом). Садясь на велосипед, когда я ехала по улице Сен-Жак, которая идет под гору, я говорила Жану (я не знала, девочка у меня или мальчик, но я говорила ребенку, которого носила): «Послушай, мне обязательно надо домой, но если ты будешь вертеться, ни ты, ни я туда не доберемся». Еще бы, я в это время жала на педали, и ребенку наверняка не хватало кислорода – я и сама задыхалась. Помню, как за восемь дней до родов я ему говорила (а это было где-то около улицы дез Еколь): «Успокойся, терпеть уже недолго. Но если ты будешь продолжать в том же духе, мне придется сойти с велосипеда, а я очень устала, и мы с тобой будем добираться домой еще дольше и дольше не сможем отдохнуть». После таких слов он немного успокаивался. Когда я добиралась до двери собственного дома, я говорила ему: «Теперь давай, теперь мы дома». Ну и пляски начинались у меня в животе! Но это меня уже не утомляло, я могла подняться к себе, отдохнуть, и он успокаивался. Я пересказала этот удивительный диалог мужу, и, начиная с того дня, каждый вечер мы разговаривали с нашим ребенком вплоть до его рождения. Это было восхитительно. Подобным же образом мы «общались» потом и с нашим вторым сыном. Война еще не кончилась. Во время тревог мы никогда не спускались в убежище. Зачем? Если дом рухнет, мы окажемся погребенными. Муж мой днем много работал, я тоже, и спали мы оба как убитые. Я не подвержена страхам. Я не отчаиваюсь, когда тот, кого я люблю, в затруднении; в таком случае я знаю, что этому человеку необходимо, чтобы я о нем думала, он нуждается в моей мысленной поддержке. Думаю, что в такой ситуации я становлюсь телепаткой. Но когда опасности нет, хоть пушки пали… Когда мои дети были маленькие, стоило одному из них ночью пошевелиться, как я тут же просыпалась, – потому что была нужна ему, а при бомбардировках – спала не просыпаясь. Такое известно всем матерям: у них что-то вроде телефона, соединяющего их с малышом. За два месяца до рождения второго сына – Грегуара – подвергся бомбардировке винный рынок: наш квартал трясло, как будто бомбили нас. Я спала. Проснулась я от того, что внутри меня что-то сжалось. Боль от этого меня и разбудила. Я услышала наконец оглушительный грохот. Муж и старший сын спали. Ребенок, сжавшийся во мне в комок, вертелся, ему было надо, чтобы я к нему обратилась и что-нибудь сказала. И я сказала: «Успокойся, папа – тут, я – тут, мы – с тобой, ничего страшного». И я почувствовала, как живот отпустило. Ребенок перестал вертеться, хотя бомбардировка не прекратилась. И когда он родился, то тоже – если я была рядом, его не пугали ни сирены, ни бомбардировки. «Мама – тут, папа – тут, ты не один», – говорила я.

147